Прости Мам, редко бываю у тебя, городской житель я теперь, в суете нелепой, непонятной лавине дел практически никчемных. Я знаю, ты меня понимаешь и простишь. Сейчас шел к тебе на кладбище, мимо фермы, где ты работала. Мам, а фермы твоей уже нету. Одни руины остались.
И Нинка, парторг, которая у твоего гроба несла бред о том, как теть Маруся больше жизни любила своих коров, давно уже бесконечно больной человек. Инвалидность у нее. 20 лет как тебя нет, а деревню свою ты б точно не узнала. И людей тоже. Нет, мам, люди те же, но от многих остались только имена и фамилии на табличках кладбища. До автобуса на город — еще три часа так, что многое тебе расскажу, ноги сами меня понесли на погост, к тебе, мам.
Я люблю к тебе приходить, когда никого нет рядом, так сесть и поговорить с тобой. Вернее, говорю-то я, а ты слушаешь. Я верю, что ты слышишь меня, мам. Давно уже свято в это верю. Всегда стыдно, что так редко у тебя бываю, ну, пару-тройку раз в году — это максимум. Хотя нет и такого дня, чтобы не думал о тебе, но бываю редко. Суета нелепая. Вот так вы нас растите, все нам отдаете, а мы потом 1-2 раза в год приходим к вам. Больше времени тратим на всякую ерунду: если сравнить время, проведенное у компьютера и у твоей могилки, то стыдно вдвойне, аж рыдать хочется.
Мам, от деревни нашей остался огрызок, работы нет никакой, сегодня на полях наших слышна китайская речь. Китайцы что-то сеют, у них есть техника и семена и желание работать. Щас вот бежал к тебе. Проходил дом теть Шуры Добрынихи, она померла, а дом продали китайцам. Там теперь — теплицы новые, большие. Как раньше у нас были в совхозе, помнишь? И тракторов новых полдвора. Я помню, как ты китайцев боялась и называла их «черти родумазые». Наши-то никто не работает. Половина из тех, кому работать надо, лежат с тобой на одном погосте. Ты, наверное, видела их всех, да, мам?
Что они говорят вам за сегодняшнюю жизнь? Ругаются, поди? Или там у вас ругаться нельзя, а мам? Еще много в нашей деревне цыган живет. Дома скупают за три копейки. Слышал сегодня, когда шел к тебе, как музыка у них орет на весь двор, просто театр «Ромэн». Не знаю, чем они занимаются. Говорят, многие сидели за продажу наркотиков. Старики деревенские, ну, твои ровесники, их боятся, сидят практически по домам, да огородам своим, боятся выходить на улицу, это не как раньше, всей улицей вечерами гуляли, помнишь мам?
Ну а сельсовет им что, мам? Сегодняшний сельсовет — это не тот, что при тебе был. У них полномочий нет. Ну, отняли все полномочия. Какие-то дали, а какие-то отняли. Ну, они мало, чем теперь могут помочь и мало на что могут повлиять. Ну, у нас-то глава Михалыч — ничего. Его тетка моя, сестра твоя Вера, хвалит. Часть деревни фонарями освещается, прямо как в городе почти. Это раньше-то мы с тобой на дойку в четыре утра ходили, в деревне и лампочки не было. По темноте да по грязи засохшей. Ты еще упала и плечо себе выбила, ты терпеливая у меня была. Но тогда и ты терпеть не могла, плакала. Коля нас быстро в больницу отвез, и тебе хирург то плечо вправил в минуту. Ты вышла из его кабинета и сказала: «Ну, не зря они там, в городе учатся».
Хирурга того нет уже лет десять. От цирроза умер. Пил, говорят, сильно. Дом наш стоит, там теперь баба Люба живет, ну вы с ней коров доили вместе. Я там так и ни разу не был, больно.Так издалека гляну на секунду и отвернусь, не могу смотреть, слезы градом. Ну, а про остальную жизнь мою ты все знаешь. Я тебе часто все рассказываю и прошу твоих молитв материнских. Ты за меня молишься перед Богами, я это чувствую. Мам, в этом августе будет 20 лет как тебя не стало.
Смотрел в календарь, в этот день будет вторник. Рабочий день. Не знаю, смогу ли приехать. Хотя очень хочу. Если не приеду, то помяну тебя там, где буду в этот день. Это обязательно. Ты, думаю, на меня сильно не обидишься, ты же всегда меня понимала как никто другой. Ну, вот мам, скоро автобус, прости меня за все, мне пора. Я люблю тебя, «слышишь, мам…..!!!»